Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

– Её ты тоже знаешь, правда?

Снова молчаливый кивок.

– Ну вот, видишь, в моём замке ты, как дома – одни знакомцы. Ступай и ничего не бойся. А я…

Тут взгляд Карла снова замер и он, наконец-то, позволил себе посмотреть на Клод.

– Я пока побеседую с твоей подругой…

* * *

– Ну, здравствуй, деточка моя дорогая!

Мадам Ализон пылко обняла Жанну и, не отпуская, ласково погладила её по голове. Она сильно располнела за последние годы, но дородность нисколько её не испортила, скорее, добавила значительности и, возможно, чуточку высокомерия, которого прежде Жанна не замечала.

Как только герцог позволил им уйти из зала, обе, и мадам Ализон, и Жанна, как будто испытывали неловкость. Но стоило за ними закрыться двери в небольшую, уютно обставленную комнатку, где лежали разложенные на сундуке лёгкие доспехи для тренировок, как воспитательница и её воспитанница бросились друг к другу в объятия, разом ломая все неловкости.

– Так ты теперь живёшь в замке? – спросила Жанна, когда мадам Ализон отстранилась, чтобы достать из-за манжета платок, который немедленно вымок от её слёз.

– Живу… С той поры, как мадемуазель Катрин – младшая дочь его светлости – вышла замуж за мессира фон Бадена, мадам герцогиня изволила уехать, а его светлость велел мне перебраться сюда и жить при нём открыто… Я ведь давно при нём… И тот дом в Нанси, помнишь? Тоже им пожалован…

Она всхлипнула.

– Ты меня не осуждай, Жанна. Видно Господу это угодно, коли Он благословил нас пятью детками… И о прощении я каждый день молюсь… И то, что довелось с тобой ещё раз увидаться, может и есть то самое прощение.., уж больно я горевала, когда тебя увезли…

Губы мадам Ализон задрожали, и она расплакалась всласть, а Жанна, в полном недоумении, опустилась на табурет.

Из давнего прошлого само собой всплыло забытое детское воспоминание, как на первые вопросы об отце и матери ей было сказано, что спрашивать о них запрещено. И, каким удобным и простым тогда показалось, предложенное на вопрос «Почему?», пояснение:

– Ты – дитя Божье, – говорила ещё совсем молодая мадемуазель Ализон. – Твой отец – Господь Всемогущий и надо ли желать другого? А я буду любить тебя, как мать…

И она, действительно, была заботлива. И учила молиться истово, старательно, словно замаливала какой-то грех…

Теперь этот грех явился во всей своей очевидности, окрашивая многое из вспомнившегося сейчас совсем в иные цвета, и порождая тысячи догадок и вопросов.

– А Рене? – спросила девушка. – Он кто? Он не похож на простого слугу… Это твой сын? От герцога?

– Что ты! Что ты! – замахала руками Ализон. – Это же и есть зять его светлости! Герцог де Бар, сын королевы Сицилии, тёщи нашего короля, герцогини Анжуйской! Прежде он жил тут воспитанником, а как стал рыцарем, женился на старшей дочери Карла… его светлости, то есть…

Она запнулась и покраснела. А Жанна, стиснув руки и опустив глаза, тихо спросила то главное, о чем теперь уже не спросить не могла.

– А я?.. Кто же я такая?

Мадам Ализон быстро утёрла слёзы и со страхом посмотрела на девушку.

– Не тот я человек, чтобы говорить с тобой об этом.

Она присела перед Жанной и ласково взяла её за руки.

– Нас всех Господь послал в эту жизнь за какой-то надобностью. Кому-то он сразу определяет всё, что положено, а кому-то даёт выбирать… Ты всегда была особенная. И путь себе выбрала особенный. На этом пути Отец наш небесный тебя не оставит, и только Он один доподлинно знает, кто ты такая… А я по-прежнему люблю тебя, как мать, хотя матерью тебе не была никогда.

– А герцог? – тихо спросила Жанна. – Он знает, кто я?

Мадам Ализон встала. Карл никогда не говорил с ней о Жанне, если не считать тех первых лет, когда малышка только подрастала. А потом появился Рене – более знатный, более близкий и более достойный говорить об этой странной девочке, о происхождении которой Ализон могла только догадываться… Она и сейчас, когда по всей округе поползли слухи о Лотарингской Деве, догадывалась, только верить в свои догадки не хотела. Тем более делиться ими с той, которую растила с пелёнок.

– Я тебе только одно скажу, – печально вымолвила женщина. – Свою дочь Карл бы на эту войну не отпустил…

* * *

Клод нервно теребила край своей куртки, не зная, куда деть руки, глаза и саму себя, далеко не такую уверенную, как Жанна. То, что герцог назвал её подругой, а не другом своей гостьи не вызвало никакого удивления – в конце концов, он же сам сказал, что всё знает о Жанне от Рене, а тому прекрасно известно, что Клод не мальчик. Но вот почему Лотарингский владыка так странно на неё смотрит – почти робко, с испугом – девушка понять не могла. И сама страшно оробела, когда Карл, не дойдя до неё пары шагов, вдруг слегка поклонился и предложил ей присесть на обитую мягкой тканью скамью у стены.

– Это слишком большая честь, ваша светлость, – пролепетала Жанна, наконец осмеливаясь поднять на герцога глаза.

Но что-то в его лице сразу подсказало – Карлу очень нужно поговорить с ней, и он не оказывает милость деревенской девушке, а, скорее, просит, если не сказать больше – умоляет. Поэтому Клод послушно прошла к скамье и села. Герцогу же Рене поднёс небольшой стул с низкой спинкой.

– Мне говорили, ты умеешь пророчествовать, – сказал Карл, всё ещё глядя на Жанну так, что она уже не решалась опустить глаза и смотрела в ответ, будто прикованная к герцогу этим взглядом, безо всякой возможности уйти от ответа, или в себя – в привычное, надёжное убежище, где летали феи, разговаривали всезнающие деревья и достаточно было закрыть глаза, чтобы, даже в самый тяжёлый день, почувствовать за спиной крылья.

– Я не умею пророчествовать, ваша светлость. Я могу только предчувствовать.

– В этом есть какая-то разница?

– Пророк говорит: «Я знаю», а я могу сказать только : «Мне кажется».

– Однако, испанский монах, который давно тебя знает, говорит, что ты делаешь вполне конкретные предсказания о том, кто и когда в вашей деревне родится или умрёт. Он лжёт?

– Отец Мигель? – выдохнула Клод, чувствуя, почему-то радостное облегчение. – Нет, ваша светлость, он не может лгать, и говорил чистую правду. Но эти предсказания делаю не я!

– А кто же?

– Возможно, наши феи – в Домреми их всегда было немало. Иногда, деревья – они очень много знают про людей. А иногда я слышу голос в нашем церковном колоколе…

– Ты слышишь голос?

– Голоса. Они возникают внутри меня. Некоторые я узнаю, потому что слышу чаще других, а некоторые возникают так редко, что всякий раз слышатся новыми.

Карл, до сих пор сидевший неподвижно на своем стуле, подался вперёд.

– И, как же это происходит? Расскажи подробнее.

Взгляд его потеплел, словно отпуская Жанну в её привычный мир, чтобы девушке легче было вспомнить, и Клод, наконец-то, отвела глаза, обращая их в прошлую, почти беспечную, жизнь.

– Порой, когда я смотрю на женщину, ожидающую ребёнка, то сначала сама себя спрашиваю: «Интересно, кто у неё родится?». А потом, как-то быстро начинает темнеть в глазах… В такой момент лучше остановиться и переждать, потому что я становлюсь будто слепая. А потом снова вижу эту же женщину, только через несколько лет, и рядом, например, девочку… Эти видения очень живые, настоящие, и, как бы я ни пыталась, я не могу уже представить рядом с этой женщиной мальчика или какую-то другую девочку, потому что всё или исчезает или становится.., даже не знаю.., как вот эта картина на стене. Плоская и не движется… Так я и узнаю, кто в скором времени родится.

– Где же тут голоса?

– Они говорят мне имя будущего ребенка. Но об этом я никогда не рассказываю… Не знаю почему, но чувствую, что не надо этого делать. Как и тогда, когда вижу печать смерти на чьем-то лице. Такие лица делаются похожими на луну, и светятся таким же холодным светом. И мне бывает очень больно… Я слышу, как они умрут – тихо, или в мучениях. Слышу, как будет отрываться от тела их душа.., – Клод сморщилась, потрясла головой. – Это очень плохо, потому что, слушая, я всё переживаю вместе с ними, а потом болею… Но голоса просят, чтобы я рассказывала – не всем, но некоторым – обязательно! Так им дают возможность покаяться и, возможно, что-то изменить в своих предсмертных муках…

Девушка замолчала, возвращаясь к реальности и робко глянула на герцога – не злится ли, не смеётся ли?.. Но Карл слушал очень внимательно, не отрывая взгляда от её лица, и задумчиво тёр рукой подбородок. Притихший за его спиной Рене широко раскрыл глаза и Клод удивилась – её впервые так расспрашивали о её видениях, и впервые воспринимали их настолько всерьёз.

– А когда случился Азенкур, что ты чувствовала? – тихо спросил герцог.

– Боль и удушье, – ответила Клод. – И я не знала, что где-то сражаются, а просто чувствовала, что во Франции происходит что-то страшное…